...Александр Боровой шагнул во тьму преисподней, как некий человеческий фантом. Такой образ придавала противорадиационная экипировка - пластиковый костюм, бахилы, респиратор, фонарь, приборы контроля. Это должно было помочь на короткое время. Но он знал, что основной защитой было другое - опыт, десятки лет работы в Курчатовском институте, бесценные учителя. И все равно сердце в груди замирало. Мало кому известно, что многих работавших внутри Саркофага губила не радиации - разрушалось сердце.

Боровой призвал весь свой дух, мобилизовал волю и шагнул во мрак. И тут-то его потряс настоящий ужас: из темноты прозвучал звонкий мальчишеский голос: «Стойте! Предъявите пропуск!». Боровой опешил: час назад, когда вырвавшаяся наружу плутониевая пыль стала проникать в нижнее помещение, он крикнул по телефону, чтобы люди немедленно уходили, плотно закрывая за собой двери. Бурильщики ушли, а солдат-часовой остался. «Парень, беги отсюда!» - глухо выпалил он солдату через респиратор. «Штатские не могут мне приказывать», - отвечал тот. «Ну, тогда, милый, постой еще минут десять и можешь уже вообще никуда не уходить, помирать легче будет!» Эти жесткие слова подействовали, солдат ушел.

«Парнишка, а какое чувство долга, какое мужество! - восхищался мой собеседник Александр Александрович Боровой, вспоминая пережитое в Чернобыле. - Только остался ли в живых... Вот это - герой, а я - просто научный сотрудник, который выполнял свою работу», - настаивал он, умалчивая, конечно, что за эту «работу» в 1996 году был награжден Орденом Мужества.

Потом я услышала прямо-таки библейский сюжет о священнике чернобыльской церкви, не покинувшем своего алтаря, денно и нощно молящемся о душах погибших, о здравии пострадавших. Боровой рассказал также о подвиге академика В.А.Легасова, члена Правительственной Комиссии по Чернобылю. В страшный момент, когда предполагалось, что реактор работает в неуправляемом режиме, он «вызвал огонь на себя», как говорили на фронте, лично взялся провести измерения потоков нейтронов непосредственно у разрушенного Блока, даже без помощника. И «хлебнул» фатальную дозу гамма-излучения, неизбежно приводящую к лучевой болезни. Вскоре он трагически ушел из жизни. Многие физики балансировали тогда на грани аффективного состояния.

Боровой вспомнил и о том, как его попросили проверить на радиоактивность бумаги и вещи Легасова, оставшиеся в кабинете Курчатовского института, прежде чем передать их семье. «Вещи лежали на столе. Подношу счетчик - он начинает стучать быстро, как сердце ребенка. Точно так же по сей день «стучат» счетчики в Парижском музее, рядом с вещами, принадлежавшими семье Кюри - Пьера и Марии», - написал он потом в своей книге «И потекли реки полынью». Не забыл Александр Александрович и о тех, кто все двадцать лет проникал во чрево саркофага для того, чтобы положить свежие цветы к памятной доске с именами первых погибших, да так и оставшихся лежать под руинами...

После трагедии Хиросимы и Нагасаки выдающийся американский физик Роберт Оппенгеймер сказал: «Физики познали грех, и от этого уже никуда не деться». Чернобыльская катастрофа дала повод пережить этот нравственный императив снова. Только грехи, как мы знаем, бывают «вольные и невольные». По этой оценочной шкале Чернобыль - грех невольный, совпадение злых случайностей, которое, собственно, и рождает любую трагедию. Не сговариваясь, физики отовсюду слетались к своему «греху» - понять, помочь, преодолеть. Из Москвы приехал даже 73-летний академик Георгий Флёров, о котором говорили, что он уже практически не может ходить. Постучал палкой в дверь чернобыльской лаборатории курчатовцев, спросил: «Чем могу быть полезен?»...

Много позже физики найдут для своего оправдания ироничные слова - «Системы реактора не имели защиты от дураков». Под «дураками» имелись в виду многие. И те, кто в ту страшную ночь загнал реактор в неуправляемое состояние, и некомпетентные чиновники. Еще раньше высокие бонзы, не понимая, с чем имеют дело, отсекли от неделимого ядерного организма всю структуру АЭС и передали ее под юрисдикцию общей энергосистемы. Однако в момент беды было не до оправданий. Бессонные ночи в Чернобыле, Москве, Киеве. Ситуация требовала молниеносных решений, алгоритм которых рождался только из знаний, напряженной работы мысли и профессионального чутья.

...Мы беседовали за чашкой чая, при мягком свете лампы в уютной квартире Боровых. Голос Александра Александровича, «севший» за годы чернобыльской жизни, звучал негромко, размеренно, иногда прерывался кашлем. Из всех его рассказов - о сути произошедшего, о товарищах, пережитом, потихоньку вырисовывался и его собственный портрет. Это был образ благородства и мужества, незамутненный никакими страстями и превратностями жизни. Почему я рассказываю именно об этом человеке? - Героев Чернобыля немало, и каждому есть что вспомнить, каждому есть за что поклониться. Дело в том, что совершенно случайно в мои руки попал американский журнал US News& World Report «Extreme Explorers». На обложке стояло: «Настоящие герои. 20 мужчин и женщин». Первым я увидела портрет Матери Терезы. А потом в глаза бросилась фотография человека с явно русскими чертами. Вчитавшись в текст, я поняла, что не ошиблась: это был наш, россиянин, Александр Боровой. Американский журналист писал о нем, не скрывая чувств, не жалея яркой словесной палитры. То, что рассказывалось о нашем соотечественнике, действительно трудно назвать иначе, как героизмом. Я просто не могла не разыскать в Москве профессора Российского научного центра «Курчатовский институт» Александра Борового, доктора физико-математических наук, эксперта МАГАТЭ по радиационным авариям.

...Герой! Но дома физиков «героями» никто не называл, разве что - с издевкой. Их отчитывали хамским тоном в кремлевских кабинетах, крыли на все корки в народе. А когда в 1986 году чернобыльский Саркофаг жертвенными усилиями людей был сооружен, и ликвидаторам раздали более двух тысяч государственных наград за мужество и доблесть, ни одной из них не досталось физикам.

Во главе научной группы Курчатовского института Боровой «караулил» чернобыльский реактор в течение двух десятилетий. Физики, не отрываясь, наблюдали за процессами, происходящими в атомных руинах, изучали причины и последствия взрыва, разрабатывали методики и сценарии ликвидации аварии. За это время Боровому пришлось раз 500 входить в смертоносный Блок-4, наполненный останками реактора и плутониевой пылью. В некоторых помещениях длительность человеческой жизни равнялась 5-10 минутам. Любой ужаснется, но физик не видит в этом ничего особенного - входит же врач в холерные и тифозные палаты! Просто надо знать, как оберечься от радиации. «Мужество без благоразумия - это просто вид трусости» - прав был, наверно, заметивший это Сенека.

«Мы-то знали, что делать, но этого не знали молодые солдаты, присланные в Чернобыль со всех концов страны, - сокрушался Боровой. - Выйдя из развалин реактора, они думали, что находятся вне опасности, снимали маски, закуривали, пили воду, что-то жевали для подкрепления сил. Ничего этого делать было нельзя. Я добился от Правительственной Комиссии права инструктировать их. «Батальон, 400 человек слушали в полной тишине, а потом один из солдат спросил: «Отец, а дети у нас будут?» - «Будут, если будете меня слушаться», - твердо сказал я».

Александр Боровой герой уже потому, что мог и не ехать в Чернобыль. В престижном Курчатовском институте он специализировался на изучении нейтрино. Но 26 апреля 1986 года взорвавшийся реактор поставил труднейшую, предельно опасную задачу, и было делом чести принять этот вызов своего «профессионального бога» - делящегося атомного ядра. Более 700 специалистов института прошли через Чернобыль. Некоторых уже нет в живых, другие - потеряли здоровье. По поводу того, какую дозу получил он сам, профессор Боровой отшучивается: пустяшную! Врачи, тем временем, все чаще заглядывают в его дом.

Курчатовцы все эти 20 лет работали в Чернобыле вахтовым методом: по 18 дней в месяц проводили у реактора, потом - восстанавливали здоровье в Москве. Они называли себя «сталкерами», потому что работали в качестве биороботов - механические роботы появились не сразу. По словам Борового, в полном антирадиационном снаряжении специалист бежал по развалинам к реактору с «удочкой», на конце которой вместо крючка была дозиметрическая таблетка. Она забрасывалась в область высокой радиации, человек отбегал на расстояние, а потом - возвращался за таблеткой. «Каждый раз я боялся, что кто-нибудь упадет среди развалин, и тогда - пиши пропало! На Правительственной комиссии я добивался, чтобы людей не посылали измерять поля в тысячи рентген», - вспоминал Боровой. В ответ прозвучали слова раздраженного чиновника: «Что, трусите? Нам в Чернобыле такие не нужны!». Но Боровой-то лучше знал, кто там был нужен, и хладнокровно добивался своего.

Вскоре курчатовцы придумали и применили более безопасные методы работы, с помощью которых появилась возможность исследовать реактор тщательнее, а значит - исключалась возможность «проглядеть» опасность неуправляемой реакции. Проникали в самое чрево развалин, к первопричине «греха». В итоге удалось отыскать все ядерное топливо, остававшееся в блоке (150 тонн из 185), создать схему его расположения. Риски, которым себя подвергали физики, были вынужденными - кто же еще мог сделать это, если не они?

Александр Боровой и его команда продолжают «сторожить» чернобыльский Саркофаг и поныне. Правда, уже из Москвы. Тут уместно привести слова всемирно известного академика Евгения Велихова: «Опыт Чернобыля, к сожалению, до конца не осознан и не востребован миром».

В чернобыльских откровениях - книге «И потекли реки полынью» (написанной вместе с украинским физиком Борисом Горбачевым), профессор несколькими строчками рассказал о своем самом близком друге - жене Тамиле. С этой женщиной он много лет назад выбрал дорогу любви и тепла. Тамила Федоровна отправилась в Чернобыль вслед за мужем. «На платформе под дождем стоит хрупкая фигурка моей жены, - с нежностью пишет Боровой и приводит слова одной из молитв, которыми снарядила его в опасную чернобыльскую дорогу мать: «Охрани мою милую, Отче! Светом горним ее охрани! От недуга, таящего в нощи, от беды, что приходит во дни...»

Когда молодой специалист Боровой, выпускник МИФИ (Московский инженерно-физический институт), делал первые шаги в Курчатовском институте, его наставником был известный физик-экспериментатор Петр Спивак, ученик академика Иоффе, который, в свою очередь, учился у самого Рентгена. Одним из звеньев этой «золотой цепочки» и стал ученый-ядерщик Боровой. «Знать бы, как часто мне придется упоминать великого Рентгена! - сказал, прощаясь, Александр Александрович. - «Один Рентген, пять Рентген, осторожнее! - кричит дозиметрист. - Внимание - сорок Рентген! Сто Рентген! Стоп, дальше не идем...» Но мы все же шли, потому что железные роботы в этих условиях не могли работать, они просто сходили с ума...»